class="p1">Она медлительно поднялась с дивана, накинула легкую шаль на свою все еще стройную фигуру и повела Молли вверх по лестнице. Спальня Молли оказалась смежной с гостиной миссис Хэмли, откуда выходила еще одна дверь — в ее собственную спальню. Она показала Молли этот удобный способ сообщения и, сказав своей гостье, что будет ждать ее в гостиной, закрыла дверь, оставляя Молли знакомиться со своим новым окружением. Прежде всего девушка подошла к окну — посмотреть, что из него видно. Внизу, прямо под окном, был цветник, за ним — луг с вызревшей травой, меняющий цвет длинными полосами под легким дуновением ветерка, немного в стороне — огромные старые деревья, а за ними, примерно в четверти мили, — только если встать очень близко к краю подоконника или высунуться в открытое окно — виднелось серебристое мерцание озера. По другую сторону от леса и озера обзор был ограничен старыми стенами и высокими островерхими крышами служебных строений. Сладостную тишину раннего лета нарушали лишь пение птиц и близкое гудение пчел. Вслушиваясь в эти звуки, которые делали еще более чарующим чувство тишины и покоя, Молли забыла обо всем, но внезапно ее вернули к реальности голоса в соседней комнате, где кто-то из слуг разговаривал с миссис Хэмли. Молли поспешила открыть свой сундучок и разложить немногочисленные наряды в ящиках красивого старомодного комода, который должен был служить ей также и туалетным столиком. Вся мебель в комнате была старомодной, однако превосходно сохранилась. Занавеси были из индийского набивного ситца прошлого века — краски почти выцвели, но сама материя была безукоризненно чиста. У кровати лежал совсем узкий ковер, но деревянный пол, так щедро явленный взору, был из тщательно отполированного дуба, с планками, пригнанными одна к другой так плотно, что между ними не могла застрять ни одна пылинка. В комнате отсутствовали какие бы то ни было предметы современной роскоши — ни письменного стола, ни кушетки, ни трюмо. В одном углу на полочке стоял индийский кувшин с сухими лепестками — вместе с ползучей жимолостью за открытым окном они наполняли комнату ароматом, с которым не могли бы сравниться никакие духи. Готовясь к новому для нее обряду переодевания к обеду, Молли разложила на кровати свое белое платье (прошлогоднего фасона и размера), привела в порядок прическу и одежду и, прихватив рукоделие (вышивку шерстью), тихо открыла дверь и увидела миссис Хэмли, лежащую на диване.

— Может быть, мы останемся здесь, дорогая? Я думаю, здесь нам будет приятнее, чем внизу, и к тому же мне потом не надо будет лишний раз подниматься по лестнице, чтобы переодеться.

— Я буду очень рада, — ответила Молли.

— Ах, вы взяли свое вышивание, вот умница, — сказала миссис Хэмли. — А я вот мало вышиваю. Я очень много бываю одна. Видите ли, оба мои мальчика в Кембридже, а сквайр целыми днями занят, и его нет дома — вот я и совсем почти разучилась вышивать. Я много читаю. А вы любите читать?

— Это зависит от книги, — ответила Молли. — Боюсь, я не люблю «серьезного чтения», как папа это называет.

— Но вы любите поэзию! — подхватила миссис Хэмли, почти перебивая Молли. — Я это сразу поняла по вашему лицу. Вы читали последнее стихотворение миссис Хеманс? [18] Хотите, я его вам прочту?

Она начала. Молли не была настолько поглощена ее чтением, чтобы не осмотреться в комнате. Характер мебели здесь был тот же, что и у нее, — все было старомодно, из хорошего материала и безупречно чисто, а сама старинность мебели и ее иноземный вид создавали общее ощущение удобства и живописности. На стенах висело несколько карандашных набросков — все это были портреты. Молли показалось, что в одном из них она узнала изображение миссис Хэмли — юной красавицы. Потом, заинтересовавшись стихотворением, девушка отложила свою работу и дальше уже слушала так, как это было по душе миссис Хэмли. Окончив читать, миссис Хэмли, в ответ на восторженные слова Молли, сказала:

— Ах, я думаю, мне надо будет как-нибудь прочесть вам некоторые из стихов Осборна — в глубокой тайне, разумеется. Но, по-моему, они почти так же хороши, как стихи миссис Хеманс.

Сказать юным леди в те дни, что чьи-то стихи почти так же хороши, как стихи миссис Хеманс, было все равно что сказать в наши дни, что стихи почти так же хороши, как стихи Теннисона. Молли поглядела на нее с живым интересом:

— Стихи мистера Осборна Хэмли? Он пишет стихи?

— Да. Я думаю, можно сказать, что он поэт. Он очень одаренный и умный молодой человек, и у него большие надежды на стипендию в Тринити. Он уверен, что будет одним из первых среди выпускников-отличников, и надеется получить одну из Канцлеровских медалей. [19] Это он изображен на портрете, что висит у вас за спиной.

Молли обернулась и увидела один из карандашных рисунков, где были изображены два мальчика в совсем еще детских курточках и брюках и в отложных воротниках. Старший сидел, углубившись в книгу. Младший стоял подле него, явно пытаясь отвлечь внимание читающего на какой-то предмет за окном той самой комнаты, в которой они сейчас находились, как обнаружила Молли, когда начала узнавать предметы обстановки, слегка обозначенные в рисунке.

— Мне нравятся их лица, — сказала Молли. — Я думаю, раз это было так давно, мне можно говорить с вами об их изображениях так, точно это кто-то другой, — правда?

— Конечно, — ответила миссис Хэмли, поняв, что желала сказать Молли. — Скажите мне, что вы думаете о них, дорогая. Мне будет интересно сравнить ваше впечатление с тем, каковы они на самом деле.

— Но я не пыталась определить их характеры. Как бы я могла это сделать? А если бы могла, это было бы неучтиво. Я могу только говорить об их лицах, как я вижу их на рисунке.

— Ну, так скажите мне, что вы думаете о них.

— Старший — мальчик, который читает, — очень красивый, но мне не разглядеть как следует его лицо, потому что он наклонил голову и глаза не видны. Это тот мистер Осборн Хэмли, который пишет стихи.

— Да. Он не так хорош собой сейчас, но он был очень красивым мальчиком. Роджер никогда не мог с ним сравниться.

— Да, он некрасив. Но все же мне нравится его лицо. Я вижу его глаза. Они серьезны, но в остальном лицо скорее веселое. Оно кажется таким разумным и покладистым, таким добрым, что не верится, будто он подговаривает брата сбежать с урока.

— Ах, но ведь это не урок. Я помню, художник